-
Многие нынче конечно понимают, что пропаганда и реальная история - противоположные вещи для наших стран. Большинство людей по-прежнему живут в Совке, который делал из людей покорных исполнителей и даже рьяных борцов с "имперализмом", которым сейчас пугают по-прежнему в тоталитарных странах, только под иными формулировками.
Конечно мы гордимся подвигами наших дедушек и бабушек, воевавших во Второй мировой войне. И конечно мы кое-что правдивое знаем из их рассказов, а не тех учебников, которыми кормили нас со школьной скамьи ради оценок в табеле.
Не было 28-ми панфиловцев, как не было и других будоражащих воображение геройских подвигов.
Были загран отряды, длительные отступления, пронизывающий воздух голод страх и смерть, болезни, измождённость, 1 винтовка на четверых, холод, усталость, по пояс грязевые окопы, фикалии, живое мясо и стоны раненых. Это именно та война, о которой наши деды старались не говорить, не травмировать нашу психику. Неоднозначный период в истории СССР, когда с одной стороны - страх репрессий и лагерей, а с другой стороны, вот он - оккупант, с которым совсем недавно братались в Польше и делились опытом как уничтожать целые народы в лагерях.
От которого нужно защищать Родину.
Но многие уже не видят разницы между реальным праздником скорби и примирения как во всём мире и нынешним праздником 9 Мая - именно в том формате, в котором он устраивается: в виде праздника, шоу. Цирка если хотите: с пилотками, шарами и ленточками, с разливайками и блинами.
Это всегда был семейным праздником, без пафоса, без ликующих пьяных "Ура!" в наше современное время прямо на улицах. Без поздравлений друг-друга и нынешнего поколения с Победой, как-будто это мы воевали в те времена! Это лишний повод съездить на поминальные дни на могилки своим старикам, прибраться.
Ведь живых ветеранов почти-то и не осталось. Кто в 1945-м выпускался экстерном из училища, было 18. Сейчас им 91 должно быть минимум.
Но это не повод бухать сколько угодно, и где угодно, потому что праздник позволяет! Зачем прятаться за такую дату в календаре, что бы оттопыриться?
Может люди уже не понимают где реальность, а где непросыхаемая демонстрация, которая подхватывает в любой день советского человека чуть-ли не с пелёнок с 1917-го по ныне?
Да-да! Многие превращаются в шариковых и шмондеров.
Именно определённый вид зомбирования и пропаганды пробуждает в людях причастность к всеобщему делу: борьбе с теми, кто думает иначе. Когда государству нечего дать своим избирателям, оно даёт праздник! Именно так начинала работать пропаганда любых диктатур: сплотить под всеобщей идеей, и карать инакомыслие, направлять толпу туда, где это выгодно режиму. Сейчас Россия использует те же методы СССР и фашистской Германии, что бы воспитать воинствующую расу, которая будет грызть глотки "бЕндеровцам", "фашистам". Именно ту расу, которая уже использует гибридные войны, анексирующие войны и сбрасывает бомбы в Иране. Может вспомним Мариуполь, который бомбили российские артиллеристы с территории ДНР?
Вот когда "праздник" становится бедой, "со слезами на глазах", тяжёлым воспоминанием от тех ужасах войны, которые перенесли наши старики во Второй мировой, и наше современное поколение от такого "соседа-людоеда".
Им при виде пушек с танками становится плохо
Анастасия Миронова о том, как проводит 9 Мая пережившая оккупацию деревня
Коменты к статье ГазетыРУ можно прочитать здесь:
Раньше я жила в Сибири, отмечала 9 Мая и в молодости даже ходила смотреть на военные парады, поздравлять ветеранов. Мы дарили им цветы, пирожки, воздушные шарики и, почему-то, стопку водки. Смысл и значение этого праздника, Дня Победы, для меня всерьез изменился, когда я переехала сначала в Петербург, а затем — в места, побывавшие в оккупации. Я поняла, что там, в Сибири, где прошли мое детство и молодость, отношение к этой дате чрезмерно торжественное, напыщенное и какое-то пустое. Там моей бабушке, которая в войну ребенком работала в Тюмени на фабрике, к Дню Победы дарили от администрации подарки. В последний год ее жизни принесли большой стилизованный вещмешок, наполненный какими-то продуктами: вроде намека на сухой паек. Не сказать, чтобы ей было весело, но никаких особенных воспоминаний такой подарок не вызвал. А еще в Тюмени все время к праздникам дарили ветеранам открытки в форме треугольничков — якобы в напоминание о полевой почте.
Но только переехав сюда, пожив среди этих людей, я поняла, почему они не любят ходить на парады.
На западе страны все иначе. Треугольники в качестве поздравительных открыток я встречала только один раз. Никаких вещмешков и сухого пайка ветеранам не дарят. И попытки развлечь толпу «дегустацией» блокадного хлеба вызвали волну осуждения. И еще я заметила, что в Тюмени на парад 9 Мая всегда выходило больше ветеранов, чем в Петербурге, хотя город меньше в 10 раз, да и соприкоснувшихся с войной здесь, в Петербурге, гораздо больше.
Просто здесь войну помнят лучше! Для тех, кто не попал под бои или в оккупацию, война осталась в памяти чем-то остраненным. Какой-то большой, тяжелой, но не вполне личной трагедией. У меня дед, например, прошел всю войну, а также Финскую кампанию и краткосрочную войну на Дальнем Востоке. Но я его никогда не встречала, он умер задолго до моего рождения и никаких рассказов о войне не оставил — не любил рассказывать.
А здесь — все совсем по-другому. Дед моего мужа пропал без вести в Советско-финскую войну. Мы едем на машине в Карелию и видим конкретные болота, где он пропал. Другой дед работал на Дороге жизни — вот она дорога, вот мемориал, вот здесь ездил дед. Все понятно.
Блокадники ходят по Ленинграду и помнят: здесь они спасались от бомбежек, здесь отоваривали карточки, а здесь у кого-то грабители забрали последний хлеб. Война становится вещной, ощутимой.
И такую войну, настоящую, свою, а не из телевизора, никто особенно не вспоминает. Конечно, и в Петербурге, и в Ленинградской области люди отмечают День Победы и ходят на парад. Но делают это в основном молодые или приезжие. В ветеранских колоннах ветераны год от года почему-то идут все моложе. Много ветеранов, блокадников, узников нацизма на парады не ходят и даже поздравлений не принимают. Есть семьи, где тема войны табуирована и 9 Мая дети с внуками и правнуками не едут с цветами к прошедшему фронт дедушке и побывавшей в концлагере бабушке. Просто потому, что тяжелые воспоминания могут убить 90-летних дедушку и бабушку — они не перенесут.
В нашей деревне, где я живу, осталось немного людей, которые застали войну. Хотя деревня, как и вся округа, была в немецкой оккупации. Немцы пришли сюда тихо, спокойно, как к себе домой. И также спокойно ушли — оба раза фронт проходил стороной.
Когда они появились в здешних местах, то почти сразу угнали в трудовые лагеря и на работы в Германию почти всех, кто мог держать в руках лопату: это подростки, женщины, часть поселковой и колхозной администрации, избежавшая фронта. В окрестных деревнях и селах остались только женщины с младенцами, старики и необходимые немцам для обеспечения жизни рабочие.
Разобравшись с трудовыми ресурсами, оккупанты пошли зачищать евреев и цыган. Здесь евреев не было: несколько человек из числа немецких евреев в 30-е приехали из Германии модернизировать царский завод, но, видимо, еще до прихода нацистов пали жертвой сталинского террора.
Из поселка по соседству увели несколько цыганских семей, 72 человека, включая младенцев, и расстреляли у мызы Васильковичи — это известное в Луге место казней и пыток. Наша деревня находилась на пути колонны. Предание гласит, что кто-то увидел, как ведут цыган, закричал — в отместку немцы деревню сожгли, остался лишь один дом.
В Васильковичах базировался карательный отряд, в котором под руководством немцев работали местные жители. Расстреляли не менее полусотни человек. Больше двух лет там пытали, убивали: партизан, их связных, коммунистов, сочувствующих. В Васильковичи попал отряд школьниц из нашего поселка — несколько девочек под руководством пионервожатой помогали партизанам. Когда пришли немцы, пионервожатую оставили здесь для формирования отряда связных из числа пионерок. Почему вожатую, почему именно пионерок, непонятно, но сложилась и у нас своя молодая гвардия. Всех расстреляли. На местном форуме краеведов-любителей я встречала людей с фамилиями, как у этих девочек. А в поселке есть улица, названная в честь одной из молодогвардеек. До сих пор живут здесь их родственники. А пытали и расстреливали их свои же.
Одного из палачей нашли уже в 1960-х — он был отсюда же. Вместе бегали до войны, играли. Мать палача в 1944-м году, когда немцы ушли из наших мест, бежала — жить с матерями запытанных ее сыном девочек не могла. И таких историй в наших краях — тьма.
Рядом с Васильковичами, если верить народным апокрифам, немцы открыли на базе госпиталя пункт сбора крови для солдат Вермахта. Кровь собирали у детей. Не так далеко от нас есть поселок Вырица, в котором в войну был детский концлагерь и такой же пункт сбора крови для солдат. Детей там хорошо кормили, матери, измученные голодом и работой, поначалу даже специально пристраивали туда малышей. Пока не поняли, зачем там их откармливают.
Сегодня некоторым из этих детей нет и восьмидесяти — они хорошо помнят своих, лужских или вырицких, докторов менгеле. И я не слышала, чтобы эти дети ходили на праздничные торжества. Это не значит, конечно, что ходить нельзя. Просто конкретно эти люди, которых в трехлетнем возрасте привязывали к кушетке и из которых насильно выкачивали кровь, 9 Мая сидят дома.
-
Под Лугой стоит мемориал «Партизанская слава». Но не видела, чтобы местные жители массово его почитали даже и в День Победы. Партизан здесь вспоминают недобрым словом. Потому что нашу деревню второй раз сожгли за партизан. А многие деревни в округе партизаны жгли сами.
Местные жители рассказывали, что находились будто между жерновами: с одной стороны их погоняли немцы, с другой — партизаны. Если партизанам помогали, немцы за помощь расстреливали. Если помогали очень хорошо, жгли целыми деревнями. Если партизанам помогали мало, партизаны ночью приходили и сами отбирали хлеб, молоко, яйца. Утром голодные, оставшиеся без запасов жители несли ответ перед немцами. Если оккупанты вдруг решали, что продукты были отданы добровольно, снова расстреливали. Если партизанам совсем не помогали, они тоже жгли деревни и казнили.
В партизанах было мало местных. Некоторые отряды состояли из сотрудников НКВД и парторгов, которых присылали порой из других регионов. Они вели подрывную деятельность в тылу и мало заботились о местных жителях.
Вернее, очень часто им было плевать, как и на что живут оставшиеся в деревнях люди, но партизаны пристально следили за моральным обликом гражданских лиц. Если кого-то подозревали в сотрудничестве с немцами или в симпатии к ним, ночью могли показательно убить.
Рассказывают, как в деревне Пристань, где до войны раскулачили всех более или менее крепких крестьян, во время оккупации жила дочь раскулаченного крестьянина. Молодая женщина с маленьким ребенком вырвалась из блокадного Ленинграда и вернулась на родину. Когда пришла весна, она поняла, что если не начать посевную, осенью деревню ждет голод. А где взять лошадей, плуг, трактор? Все у немцев, немцы захватили инвентарь. Пришлось идти в трудовой штаб к немцам и объяснять. Немцы быстро поняли, в чем дело. И так как кормить ораву ртов на свой кошт они не собирались, то сразу выдали все необходимое для работы. Так вот — до конца оккупации та женщина боялась, что за это обращение к немцам ее в конце концов убьют свои же партизаны.
Так и жили: всех работоспособных немцы угоняли на запад, оставив себе лишь необходимую рабсилу. Людей заставляли работать на немцев: колоть дрова, стирать, чистить сапоги, чинить инструмент и технику. За это партизаны объявляли их коллаборационистами и выборочно казнили по приговору каких-то партизанских отрядов, которых засылали в эти места, например, из Ростова. А если человек отказывался работать на немцев, его либо стреляли, либо угоняли в лагеря.
Когда немцы уходили, старались взять с собой как можно больше людей. Например, подросших ребятишек и женщин, у которых младенцы за годы оккупации успели встать на ноги. Жители той же Пристани рассказывали, как один немецкий офицер, который всегда был деликатным и угощал детей конфетами, тайно предупредил женщин с детьми, чтобы те ушли к утру. И женщины, кто пешком, кто на повозках, кто впрягшись вместо лошади в сани, ушли по сугробам в леса и там пережидали отступление. В одной заметке прочитала, как кто-то из этих женщин рассказывал, будто наткнулись они на партизанский отряд, который отобрал у них почти всю еду: наступление на некоторых участках наши вели силами партизан, и видимо, те сочли, что им продукты нужнее, чем бабам с детьми в лесу.
После войны деревни потихоньку отстраивались. Настоящие коллаборационисты и полицаи из числа местных сюда не вернулись — кто-то остался в Европе, кто-то скрывался в Союзе, кочевал под вымышленными именами.
Местных полицаев находили и судили вплоть до конца 1960-х. Но партизан за расправу над населением не осудили. А в нашей поселковой школе появился мемориал девочкам, погибшим за помощь партизанам. Из числа угнанных в лагеря почти никто не вернулся назад — многие погибли еще по пути на запад, кто-то по возвращению не нашел своего дома и семьи и уехал искать счастья. Но до сих пор живут здесь те, кто застал оккупацию молодым. И даже есть фронтовики. Есть блокадники, поселившиеся здесь уже в новые времена в качестве дачников.
Живут они очень странно. В 1990-е и почти все 2000-е годы ветераны войны и блокадники были здесь едва ли не самым состоятельным населением: они получали большие по меркам деревни и поселка пенсии. А, главное, получали их вовремя. Пенсии тогда приносили на дом. Как и на любом селе, здесь всегда все знали, у кого какая пенсия. И бывали случаи, когда стариков сразу после ее получения грабили. У нас жила когда-то соседка-блокадница, тоже дачница — уже в 2000-х годах ночью к ней ворвались местные же маргиналы, ограбили, саму старушку сильно покалечили. Не помогал и перевод пенсии в банк: когда старики приходили за деньгами, об этом почему-то узнавал сразу весь поселок. И снова бедных грабили, порой не дав дойти с пенсией до дома. Поэтому когда появились услуги начисления пенсий на карту, все ветераны и блокадники, к которым часто приезжают дети и внуки, перевели свои пенсии на банковские счета и стали просить детей снимать деньги в городе — так безопасней. Теперь никто в поселке особенно не знает, у кого из стариков какая пенсия и когда они ее получают. Вообще, введение банковских карт многим местным ветеранам сохранило нервы и здоровье — не надо держать деньги дома, ведь карты у нас сегодня принимают, кажется, во всех поселковых магазинах, даже в райпо.
Так и живут потихоньку. Я даже не знаю, готовят ли в этом году к 9 Мая праздник. Обычно что-то в поселке происходит: были даже акции «Бессмертного полка». В прошлом году какая-то частная организация объявила, что бесплатно напечатает всем желающим портреты ветеранов на плакатах и даже подарит древка — в качестве благотворительности, по собственной инициативе. Но местные жители об этом в основном не узнали. Сейчас в нашей деревне осталась одна блокадница и одна узница нацизма — ее немцы совсем ребенком угнали на работы. Не думаю, что они пойдут на парад, чтобы лишний раз вспомнить о десятках миллионов погибших.
Именно лишний. Потому что после 80-ти каждое такое воспоминание — лишнее. Нам, может, и нужно вспоминать, для сохранения, так сказать, в головах схематичной картины мира. А им не нужно и даже вредно — у них при виде пушек с танками становится плохо с сердцем.
-
Забытый геноцид
В годы Второй мировой венгры — союзники Третьего рейха — в ходе карательных операций
на севере Украины уничтожили около 40 тыс. мирных жителей. В после*военное время Москва
и Будапешт, став партнерами по соцлагерю, решили всю эту историю замолчать
Олег Шама
Сегодня мы идем паковать собрание эпохи палеолита в Лаврском музее. Едва сдерживаем свою радость. Чувствовали себя, наверное, как вор-новичок, совершающий свое первое значительное дело,— записал в дневнике 20 декабря 1941 года венгерский ученый Нандор Феттих через неделю по прибытии в Киев, оккупированный немцами.— Мы боялись, что кто‑то из сотрудников музея зайдет, узнав, что мы работаем здесь, и тогда случится неприятная ситуация”.
Еще и года не прошло, как Феттих стал директором Венгерского национального музея. А теперь он и Ласло Дьюла, ведущий специалист по средневековой археологии, приехали в украинскую столицу спасать здешние музейные фонды.
Задание ученым выпало интересное, но, как позже оказалось, неблаговидное. Они должны были описать и упаковать фонды Музейного городка, устроенного в 1920‑х в Киево-Печерской лавре. Многие экспонаты немцы потом вывезут в Германию, о чем Феттих и Дьюла едва ли догадывались.
В Киеве Феттих чувствовал себя как дома. Бегло говорил по‑русски, а в городе остались его украинские коллеги, с которыми он познакомился еще до войны.
Здесь же расположился штаб венгерской оккупационной группы: в исполнение союзнического долга перед Германией соотечественники Феттиха в первые недели войны участвовали в боях под Уманью и Киевом в составе 17‑й армии вермахта.
Но уже в октябре их отозвали с передовой, в дальнейшем в Украине венгерские дивизии несли жандармскую службу. Точнее — совершали карательные рейды против партизан и мирного населения, которое могло поддерживать советское подполье. В итоге на Черниговщине гонведы — так венгры называли своих солдат (дословно — защитники родины) — уничтожили десятки тысяч мирных жителей самым изуверским способом.
Сообщения об этих операциях доходили даже до Феттиха во время его киевской командировки. Но он и представить не мог, насколько ужасными были преступления его земляков. О них в мире стало известно лишь в ноябре 1947-го во время черниговского процесса над венгерскими генералами.
Хотя вскоре Москва и Будапешт стали союзниками по Варшавскому договору и надолго скрыли дедеяния карателей.
“На основании архивных материалов можно уверенно утверждать, что венгерское государство и его армии осуществили на оккупированных советских территориях геноцид”,— пишет современный венгерский историк Тамаш Краус.
ЧТОБЫ НЕ НАСМЕХАЛИСЬ: Венгерские гонведы за работой в селе на правом берегу Дона, 1942 год.
Иногда крестьян за связи с партизанами бросали в ямы, выкопанные ими же, и устраивали имитацию
казни. Но чаще расстреливали
Союзники второго сорта
Регент Венгрии и, по сути, ее верховный правитель адмирал Миклош Хорти на рубеже 1930–40‑х годов вел себя под стать своему сюзерену в Берлине. Его режим произвел аншлюс Южной Словакии, части румынской Трансильвании, Карпатской Украины и отобрал у Югославии область Бач-Бодрог. Это было своеобразное собирание земель, на которых среди прочих народов проживали этнические венгры. Легитимности подобной политике Будапешта добавляло покровительство Третьего рейха.
В ту пору Хорти писал Гитлеру: “Почему это монголам, киргизам, башкирам и прочим надо быть русскими? Если превратить существующие сегодня советские республики в самостоятельные государства, вопрос был бы решен. За несколько недель армия Германии сделала бы эту важнейшую для всего человечества работу”.
Но когда к этой работе Гитлер потребовал присоединиться и Хорти, адмирал стал всячески упираться, не желая объявлять войну СССР. Он считал, что достаточно было запретить компартию у себя в стране и разорвать дипотношения с Москвой.
Карпатскую группу венгерских войск регент все же двинул на восток, но лишь после того, как 26 июня 1941‑го самолеты, опознанные как советские, совершили налет на город Кошице (тогда входил в состав Венгрии). На самом деле это была провокация Берлина.
Тем не менее уже 1 июля 40 тыс. солдат Королевской армии под командованием генерала Ференца Сомбатхейи форсировали Днестр и под Уманью присоединились к 17‑й армии вермахта генерала фон Штюльпнагеля. В сентябре венгерские части вошли в Киев, в октябре как вспомогательные силы германских войск заняли Сталино (Донецк) и вышли к Дону. За всю войну на восточных фронтах было задействовано более 200 тыс. солдат Хорти.
На высшем уровне Будапешт и Берлин до поры обменивались любезностями: например, Гитлер подарил Хорти в 1943‑м на его 75‑летие роскошную яхту. Но на фронтах отношения между союзниками сразу же не задались: венгры были плохо подготовлены к масштабной войне, несли большие потери, а немцы всячески демонстрировали свое превосходство над ними.
Гитлеровское командование, не имея возможности полностью обеспечить снабжение всех войск, находящихся в его подчинении, отдавало предпочтение немецким частям. Делалось это за счет союзников, в том числе и венгров. Тем досталось устаревшее вооружение, а к первой оккупационной зиме начались перебои с поставками на фронт.
Сомбатхейи, возглавивший венгерский генштаб в сентябре 1941‑го, вспоминал: зимнюю одежду для его солдат отправили из тыла вовремя, но доставить ее в части помешали “трудности, связанные с транспортом, находившимся в руках немецкого командования”.
А уже весной следующего года генерал заявил в письме Хорти: “Как бы пропаганда ни старалась вдолбить, что лучше защищать родину подальше от ее границ, сознание, что венгру необходимо воевать на расстоянии 2 тыс. км от его родины, никак не укладывалось в его голове”.
upload images
ВО ИМЯ НАУКИ: Нандор Феттих (крайний справа) и Ласло Дьюла (рядом) в своей киевской квартире,
январь 1942‑го. Ученые были уверены, что их работа в Лавре поможет спасти ее фонды от разграбления.
Однако немцы вывезли из города несколько тысяч музейных экспонатов
На произвол судьбы
Свою второсортность почувствовали в Киеве и Нандор Феттих с Ласло Дьюлой, довольно известные к тому времени в Европе венгерские историки. Отказаться от командировки они не могли. Это была личная просьба министра культуры Балинта Хомана.
Из Будапешта ученым пришлось ехать через Берлин. Там они получили немецкую военную форму — венгерскую не разрешили, даже не позволили приколоть национальный герб на мундиры. Пару дней ученые провели в тренировочном лагере Орденсбург. Его обустроенность настолько впечатлила Феттиха, что он записал: "Мы осознали один из факторов современной немецкой силы”. И, видимо, не все зная о нацистских порядках, добавил: “Мы с Дьюлой переглянулись: как далеко то, что мы увидели, от того, что имеем дома".
В Киеве ученые с вокзала сразу отправились на бульвар Шевченко, 8. Там в двухэтажном особнячке, некогда принадлежавшем сахарозаводчикам Терещенко, успел обосноваться оперативный штаб рейхсляйтера Альфреда Розенберга. Этот создатель расовой теории отвечал за отбор культурных ценностей на оккупированных территориях для Музея фюрера. Его планировали построить в австрийском Линце, родном городе Адольфа Гитлера, и со всей Европы немцы отбирали для музея лучшие образцы искусства и древние артефакты — в первую очередь те, что имели германское происхождение.
Собственно, для такого отбора и приехали в Киев Феттих и Дьюла. Хотя сами ученые наивно полагали, что цель их командировки вполне благородная — сберечь коллекции здешних музеев.
О монастырском корпусе, в котором была главная археологическая выставка, Феттих писал: "Все двери и окна выбиты или открыты настежь. Полный разгром! Многие экспонаты растащили на сувениры. Самые красивые бронзовые фигурки скифского периода, оригинальные вазы, женские украшения, множество серебряных фибул – за каждую из них любой музей мира отдал бы тьму денег. И все это оставлено на произвол судьбы. Теперь мы пакуем фонды в прочные ящики, чтобы некомпетентные руки к ним не имели доступа".
В киевском дневнике Феттих много пишет об этой работе. Однако вскользь упоминает, что как‑то раз ему довелось обедать с заезжим руководителем местного крестьянского хозяйства. Тот рассказал, что в селах неспокойно: венгерские солдаты постоянно ведут бои с подпольем и на днях убили 250 человек.
Ученый и понятия не имел, с кем и как воюют его соотечественники.
МИЛЫЕ ОККУПАНТЫ: Венгерский солдат торгуется на киевском Евбазе (сейчас —площадь Победы), 1942 год.
Расквартированные в городе гонведы получали хорошие пайки и были желанными покупателями для голодавших киевлян
Последний раз редактировалось Ozzy; 20.05.2024 в 14:23.
-
В плен не брать
Немцы, быстро продвигаясь вглубь Советского Союза, оставили у себя в тылу необозримые леса Черниговщины и Брянщины. Их практически полностью контролировали партизаны. А поскольку через эту местность проходило железнодорожное сообщение, подполье вскоре стало отправлять под откос эшелоны с поставками для вермахта.
Немецкое командование сочло венгерские подразделения плохо подготовленными для боев на передовой и бросило их в тыл на охрану дорог и мостов. Союзников также обязали любыми средствами подавить партизанские вылазки.
Первый серьезный бой дала 105‑я бригада Карпатской группы 23–24 декабря у райцентра Корюковка Черниговской области. Современный венгерский историк Кристиан Унгвари пишет, что после этого командование получило отчет: 200 партизан взяты в плен, от 700 до 1200 убиты. Разброс в подсчетах обычно объяснялся тем, что во время таких операций погибало множество мирных жителей, связь которых с партизанами не была до конца установлена.
Впредь действия гонведов с помощью местных полицаев, а иногда и отрядов вермахта, приняли форму карательных рейдов. Украинские историки порой называют этот период венгерской оккупацией Черниговской области.
В леса от левого берега Днепра были брошены три венгерские дивизии. Еще столько же орудовало на Брянщине, в Воронежской и Курской областях. Также гонведы умиротворяли местное население на правобережье Дона.
В Москве 1 сентября 1942 года состоялось совещание руководителей партизанских отрядов. Выступая на нем, Иосиф Сталин поставил нечеловеческое задание. "Партизанское движение должно стать всенародным. Нужно повести дело так, чтобы не было ни одного населенного пунк*та на временно оккупированной территории, где бы не существовало боевого резерва партизанского движения. [Они] должны быть численно неограниченными и включать в себя всех честных граждан и гражданок, желающих освободиться от немецкого гнета".
Российский историк Борис Соколов комментирует это выступление так: “Обилие задач приводило к распылению усилий. Если бы партизаны, снабженные достаточным количеством взрывчатки, сосредоточились на подрыве и разрушении коммуникаций противника, не отвлекаясь на истребление полицейских гарнизонов и не гонясь за численным ростом отрядов, это, возможно, принесло бы больше пользы Красной армии”.
В ответ к концу 1942‑го венгерские пацификаторы перешли к откровенным зверствам в отношении мирного населения всего лишь за подозрение в связи с партизанами. Одним из центров расправ был райцентр Щорс в Черниговской области.
"Массовые расстрелы производились в щорском городском парке, где обнаружено 30 ям-могил, в которых захоронены 3.028 человек, и в молодом сосняке, прилагающем к парку, обнаружено 20 ям-могил, где захоронены 2.250 человек,— пишет Тамаш Краус.— Во многих местах наиболее частым видом казни и пытки было сожжение заживо. В большинстве случаев жертвами оказывались старики, женщины и дети, убивали и грудных младенцев вместе с кормившими их матерями. А ведь Щорс был лишь одним из многих мест казней".
Настоящая трагедия разыгралась 1–2 марта 1943 года в Корюковке. Накануне партизанский отряд Ивана Федорова совершил налет на полицейский участок с тем, чтобы освободить попавших в плен жену и детей одного из своих командиров — Феодосия Ступака. Семью вызволить удалось, хотя сам Ступак погиб. Также были убиты 78 венгерских солдат. Генерал Золтан Алдя-Пап, стоявший во главе венгерской 105‑й дивизии, принявшей бой с партизанами, возложил ответственность за диверсию на корюковчан. В следующие два дня гонведы расстреляли 6.700 местных жителей и сожгли их тела вместе со всем городком.
И это лишь один из эпизодов действий карателей: за время оккупации, по самым скромным подсчетам, венгерские войска оказались причастными к убийству 40 тыс. мирных украинцев.
Уже во время контрнаступления у красноармейцев существовало неписаное правило — венгров в плен не брать, а отстреливать на месте.
В середине января 1943 года 2‑я венгерская армия отступала из‑под Сталинграда. Вместо организованного отхода началось паническое бегство. Чтобы остановить солдат, офицеры стали расстреливать каждого десятого. Но когда и это не помогло, начальник штаба армии Ковач по телефону потребовал: "Устроить резню похлеще!"
К тому же, как писал генерал Сомбатхейи: "Немцы оттесняли венгров с хороших дорог, не давали им места для расквартирования или вообще порой не впускали в населенные пункты".
Полковник Золтан Фаркаш свидетельствовал: "Немецкая армия обращалась с нами почти как с врагами. Гонведы и офицеры, поодиночке или группами, подвергались нападениям со стороны немцев. Последние срывали пистолеты с пояса венгерских солдат, насильственно отнимали у них средства передвижения. Наших раненых немцы сталкивали с саней. Доходило даже до того, что они снимали с них повязки и забинтовывали ими своих".
МОСТ НЕДРУЖБЫ: Немецкая компания Тодта строит мост через Днепр на опорах, спроектированных
Евгением Патоном в 1939-м. Основные работы выполняли венгерские инженерные войска и 30 тыс.
евреев, отправленных в Украину режимом Хорти. Фото 1942 года
Посыпание пеплом
В конце сентября 1944‑го советские войска уже вышли на венгерскую границу. Хорти отправил в Москву делегацию, попросившую Сталина о перемирии. Адмирал наивно полагал, что эта его затея останется для Берлина тайной. “Я прошу вас пощадить нашу несчастную страну, которая имеет свои исторические заслуги и народ, имеющий столь много сходства с русским народом”,— писал Хорти хозяину Кремля.Но еще до возвращения переговорщиков из Москвы вермахт оккупировал Венгрию. Самого Хорти немцы арестовали и поселили в баварском замке Хиршберг. А страну возглавил откровенный фашист Ференц Салаши. Но его правление было коротким: к февралю 1945‑го Красная армия разгромила всю венгерскую группировку и вывела страну из войны.
В итоге в советском плену оказалось около 600 тыс. венгерских граждан. Из них 200 тыс. мирного населения вывезены вглубь Союза — для восстановительных работ.
ПОКАЯНИЕ: “Мы стали бандой гитлеровских головорезов”,— говорил генерал Алдя-Пап,
командующий 105‑й дивизией (на фото) во время черниговского процесса. Только в
украинском левобережном Полесье венгерские гонведы сожгли 60 населенных
пунктов и уничтожили 40 тыс. мирных жителей
Лишь в 1947 году официальный Будапешт стал хлопотать о возвращении своих пленных. В пику премьеру Ференцу Надю, лично занимавшемуся этим вопросом, а также для поддержки венгерских сталинистов в ноябре 1947‑го Москва провела в Чернигове процесс над руководителями массовых убийств во время войны. Генералов, отдававших приказы карателям, отыскали в советских лагерях.
На скамью подсудимых сели 12 венгерских военачальников. Но только один из них — генерал Алдя-Пап — откровенно покаялся. “Да, признаю, я действительно, как командир 105‑й дивизии, был исполнителем воли тогдашнего венгерского фашистского правительства и его генштаба и участником истребления и порабощения украинского народа. Мною и моими частями ущерб, нанесенный советскому украинскому народу, настолько велик, что я не защищаю, а обвиняю себя”.
Процесс был организован наспех и длился всего неделю. Более сотни свидетелей просто не смогли вовремя приехать на слушания. Всех подсудимых приговорили к 25 годам лагерей.
Но уже в последние годы своей жизни Сталин распорядился отпустить на родину пленных венгров — к тому времени их страна стала коммунистической. А в 1956 году, накануне антисоветского восстания в Будапеште, на волю вышли и черниговские каратели.
О бойне в Корюковке советские власти издали рекомендации “не упоминать”: ведь Венгрия стала надежным союзником Москвы по соцлагерю. А с Ивана Федорова слепили прижизненный образ безупречного героя. Почему его партизаны, превосходя венгров в десять раз, не помогли корюковчанам? Этот вопрос так и остался без ответа.
Стоит признать: исторически венгры неровно дышали в сторону земель Украины всегда. Например вторжение венгерских войск в марте 1939 года на территорию бывшей чехословацкой автономии (известную как Карпатская Украина) закончилось оккупацией и полной аннексией украинских земель. Тогда на аннексию чужих территорий 12-14 марта, Королевство Венгии получило зелёный свет на-прямую от Адольфа Гитлера. Это было сделано после того как посол фашистской Германии в Праге несколько раз «рекомендовал» вооружённым силам Карпатской Украины сдаться и не воевать с союзником Третьего Рейха. Однако один из командиров «Карпатской Сечи» Михаил Колодзинский ответил на эти угрозы просто: «В словаре украинского националиста нет слова „капитуляция“»!
На новой польско-венгерской границе после аннексии. Польша оказала венгерским войскам
поддержку, отправив в Закарпатье через свою южную границу диверсионные отряды.
Закарпатье, 16 марта 1939 года.
Агитационная бригада партии «Украинское национальное объединение»
на выборах в парламент Карпатской Украины. 12 февраля 1939
Последний раз редактировалось Ozzy; 20.05.2024 в 15:02.
-
Липецкая фабрика
В условиях строгой секретности советское и немецкое правительство организовало в 1925‑м авиашколу в Липецке. Здесь ковались будущие победы нацистов в небе Европы благодаря поддержке большевиков, которые уже тогда начали помогать немецкой машине расправить крылья для реванша и совместных будущих побед для перераздела Европы. На фотографии — немецкие студенты секретной авиашколы.
После поражения Германии в Первой мировой войне ее участники в 1919 году подписали так называемый Версальский мирный договор. Кроме тяжелых репараций, которые были возложены на Германию, немецкое правительство также было лишено прав формировать национальные вооруженные силы. Они ограничивались 100‑тысячной сухопутной армией для поддержки порядка внутри государства.
А в 1922 году РСФСР и Веймарская республика установили дипотношения, а затем подписали тайный договор, по которому немецкое правительство стало возрождать в советской России оборонные производства, запрещенные Версальским договором, и готовить военных специалистов.
В июне 1925 года в Ленинград прибыл пароход Гуго Стиннес-IV с 50 упакованными в ящики истребителями Фоккер D XIII для создания секретной Липецкой авиашколы. Груз поступил под видом коммерческого. Тут же под видом сотрудников частных фирм и туристов в Липецк прибыли немецкие курсанты и преподаватели. Чтобы оставаться незамеченными, они пытались подражать стилю одежды местных жителей. Судя по фотографии, удавалось это с трудом.
Так или иначе, с 1925 по 1933 год через Липецкую авиафабрику прошло около 220 немецких специалистов. Затем они передали свой опыт тысячам коллег в “поднимающейся с колен” Германии.
Последний выпуск Липецкой авиа*школы пришелся на лето 1933 года. Адольф Гитлер, который как раз пришел к власти, уже не прятался за советскими вывесками и к драке планетарного масштаба готовился дома. Не исключено, что “22 июня, ровно в 4 часа, Киев бомбили”, в том числе и отличники липецкой авиашколы.
Последний раз редактировалось Ozzy; 22.07.2024 в 21:19.
-
Рифмы и страсти Донбасса
95 лет назад в донецком регионе вышел первый номер литературного журнала Забой,
который стал ареной борьбы за умы донбасской молодежи между Харьковом и Москвой
Олег Шама
У начинающих [поэтов] Донбасса ложное понимание сути искусства. Оно для них аполитично, а особенно литература,— писал критик Владимир Беляев (Біляїв) в июне 1929-го в харьковском журнале Нова генерація.— Всегда во время разговоров о классовой сути литературы можно слышать такие нотки: “Нельзя всюду с этой политикой возиться, нужно хотя бы в стихах убежать от нее. Можно писать о природе без политики”.
Месяц тому Беляев вернулся из поездки по Донбассу — он посетил регион вместе с группой писателей из столичного тогда Харькова. Организовал тур 36‑летний Михаль Семенко, лидер модного тогда движения футуристов. “На Донбасс! Не за рифмами, за жизнью!” — писал один из участников "десанта" Иван Маловичко. Ему было всего 19, но для харьковских поэтов все горняки-романтики — молодняк, который следует взять в надежные литературные руки. Да так, чтобы писали они о покорении глубоких шахт и гуле металлургических комбинатов.
Но таким Донбасс видели лишь заезжие “учителя”, ведь они со стороны смотрели на этот край, не замечая смертельной опасности его труда.
Такими же были и молодые литераторы из Петрограда — Михаил Слонимский и Евгений Шварц. В мае 1923‑го они отправились в Бахмут — один из промышленных центров Донецкой губернии. Там, на соляном руднике, работал врачом отец Шварца.
Это уже позже Евгений Шварц напишет знаменитые пьесы, по которым Марк Захаров снимет фильмы Обыкновенное чудо и Убить дракона. А тогда на Донбассе двум питерским друзьям случилось реализовывать свои писательские задатки в газете Кочегарка.
Слонимский зашел в ее редакцию, чтобы познакомиться с местными авторами. Но там, узнав о гостях из Петрограда, тут же предложили им возглавить литературное приложение, которое никак не могли запустить.
В тот же день Кочегарка подписала с питерцами договоры, а к сентябрю вышел первый номер приложения — Забой.
Запустив журнал, Слонимский и Шварц вернулись в Питер, а в Забой подтянулись местные авторы. После того как в 1929‑м его возглавили Григорий Баглюк родом из-под Луганска и Василий Гайворонский из Константиновки, журнал выходил уже 34‑тысячным тиражом, и на него подписывались во всем Союзе, хотя к тому времени Забой уже полностью выходил на украинском.
Против русотяпства
И сам писательский тур группы Семенко весной 1929‑го, и наставления его участников звучали в унисон с недавно провозглашенной правительством в Харькове политикой коренизации. Она заключалась прежде всего в укреплении языка титульной нации во всех губерниях Украины. И на первых порах Кремль это даже приветствовал. Ведь в регионах компактного проживания нацменьшинств школьное образование и деловодство оставалось на языках, удобных для местного населения. Да и в России в середине 1920‑х годов на украинском преподавание велось в 500 школах и двух техникумах.
ЯЗЫК — НЕ ПРОБЛЕМА: С 1927-го Забоем руководили харьковчане Иван Ле и Иван Микитенко.
Через два года журнал возглавили местные поэты Баглюк, родом из Брянки, и
Гайворонский — из Константиновки. Все это время Забой выходил на украинском языке
В резолюции ЦК компартии об украинизации за 19 апреля 1927 года говорилось: главная цель программы — преодолеть “пережитки русотяпства”. Под ними понималось превосходство русского языка и культуры при царе, на смену которому приходила уверенность в пролетарской первородности россиян.
Донецкая губерния с центром в Луганске тогда объединяла нынешние земли Луганской, Донецкой и Ростовской областей. Но еще в 1924 году пять районов, заселенных преимущественно русскими, Москва перевела в состав России. Остальной Донбасс, вопреки нынешним уверениям о его извечной русскости, принял украинизацию без негодования. Для народа, пережившего красный террор 1918–1021 годов, такой каприз власти, как экзамены чиновников по украинскому языку, был сущим пустяком.
Николай Скрипник, тогдашний нарком (министр) образования УССР и главный идеолог программы коренизации, и сам был родом из Ясиноватой Бахмутского округа. Он понимал ментальность региона достаточно, чтобы проводить украинизацию как можно мягче. Даже Лазарь Каганович, будучи главой компартии Украины в 1925–1928 годах, попытался выучить государственный язык.
Нужны поэты индустрии!
В городах то и дело возникали литературные кружки, а поэтические вечера серьезно конкурировали с театром. Харьковских служителей муз на Донбассе принимали не хуже кинозвезд. А нарочито вызывающий тон их выступлений только добавлял задора публике.
Михаль Семенко пятью годами ранее издал сборник стихов, дерзко назвав его Кобзарем. Одно из последних стихотворений в нем начиналось строками: “Нынешние / Восторжены и жестоки / Вы / С языком пламени на голове / С удалью саможертвы / Для будущего / Наглые пророки / […] Но в то же время / Засохшие узколобцы / Что тайно от глаз / Сосете спирт из горла / И хороните себя-человека / Для будущего…”.
Подобное из уст живого автора приводило в восторг слушателей, даже если они не до конца понимали, о чем идет речь.
Харьковским парням простодушная донбасская молодежь прощала даже их резкое менторство. Тот же Беляев, выражая общее мнение коллег, уличал шахтерских авторов: “Создается впечатление, что [они] не в краю угля и чугуна, а где‑то в глухих селах. [Их] лирика наполнена березами, акациями, запахом трав и цветочков, всюду трактаты, посвященные любимой матери, сестре, знакомой, смешанные со вздыханиями по утраченной жизни, которая никогда не вернется. Встречаются сексуальные мотивы”.
Тогда в Союзе порицалось подражание Сергею Есенину: вскоре после самоубийства поэта в декабре 1925‑го в стране началась мощная кампания против его эстетики. С подачи Кремля критики заклеймили ее как упадническую. “Поэтическая хворь взяла в свои руки молодняк Донбасса, многие утопают в лирических песнях, списанных у Есенина и Блока, где пахнет голубой весной и шепчущими березами”,— писал по этому поводу Беляев.
По воле обстоятельств самым преданным учеником Есенина стал именно уроженец восточноукраинской Старобельщины Яков Овчаренко, более известный как Иван Приблудный.
Он подростком сбежал из дома. Успел понюхать пороха в армии Котовского. А в 16 лет попал в московский интернат для одаренных детей.
Однажды Есенин услышал, как Приблудный читает свои стихи, явно ему подражая. Они познакомились, и украинец стал тенью знаменитого поэта: тот поселил парня у себя.
Приблудный таскался за Есениным по творческим вечерам и попойкам, а после приносил наставника в беспамятстве домой. В дни трезвости часто развлекал гостей, читая наизусть отрывки из Тараса Шевченко и позиционируя себя “гостем из Украины”.
МОЛОТКОМ И ПЕРОМ: Молодые литераторы Донбасса (слева направо): Алексей Фабер,
Феликс Селивановский, Василий Гайворонский, Павел Беспощадный, Борис Петровский,
середина 1920-х
Последний раз редактировалось Ozzy; 22.07.2024 в 21:31.
-
Стихи Приблудного пользовались успехом, пока был жив Есенин. Помнили о нем и земляки — для них он был примером свалившейся на голову славы, пусть и недолгой.
“Гость из Украины” так и не смог отойти от своего учителя и сетовал сам на себя: “Кругом пожар, кругом война, / Окопы, танки, баррикады, / А у меня… холмы да хаты, / И всюду мир и тишина”. В 1937‑м поэта расстреляли после выбитых у него признаний в заговоре против советских руководителей.
Михаил Булгаков увековечит его в Мастере и Маргарите в образе мятущегося поэта Бездомного.
А в 1927 году в Новій генерації попал под раздачу последователь Есенина из городка Сталино (будущий Донецк) Иван Спектор. Досталось и Забою, так как он печатался в этом журнале и состоял в одноименном союзе пролетарских писателей.
Годом ранее поэт вместе с двумя товарищами поехал в села Мелитопольского округа. Компания выступала в сельских клубах, читая, кроме своих стихов, произведения Маяковского и Есенина, выдавая их за свои. Получали в среднем по 25 рублей за “концерт”. Это турне закончилось тем, что “поэт” Амалин отобрал у Спектора три рубля, а тот снял с обидчика штаны и сбежал. Хотя дело дошло до милиции, Спектор как‑то выкрутился. Устроился работать на шахту, а спустя три месяца вскрыл себе вены. Товарищи спасли поэта, а местные газеты продолжали печатать его стихи.
“Организация Забой влияла на Спектора похлопыванием по плечу. Это не исправляло его, а толкало талант в есенинскую пропасть,— изобличал Беляев и призывал:— Донбасс должен дать украинской литературе поэтов тяжелой индустрии! Айда помогать ему!”
За фасадом поэзии
Харьковские поэты снимали флер второсортности с украинского языка. Его носители чувствовали себя увереннее и быстро усваивали новые литературные нормы.
Происходило это на фоне трагических коммунистических экспериментов: Донбасс одним из первых почувствовал их на себе.
В 1928 году на весь Союз прогремел процесс над старыми техническими специалистами из городка Шахты. Их обвинили в том, что они будто бы жили в ожидании возвращения прежних хозяев, а те где‑то за рубежом якобы готовились к реваншу.
Попавшим на скамью подсудимых в вину вменялось даже отличное состояние их шахт — таким образом они, мол, сохраняли порядок, чтобы порадовать бывших собственников.
По шахтинскому делу расстреляли 11 человек, еще 38 получили разные сроки в лагерях. А множеству специалистов региона пришлось пройти через ужас допросов и изоляторов.
Спустя два года началось еще более громкое дело придуманной чекистами промпартии. Ее члены якобы готовились к иностранной интервенции. Свободы лишились 65 технических специалистов Донбасса.
МНИМЫЙ ВРАГ: Советский плакат 1933 года сообщает о разгроме придуманной промпартии,
которая якобы готовилась к иностранной интервенции. Судьи отправили в лагеря 65
технических специалистов Донбасса
Подробно освещаясь в прессе, эти суды подбивали активистов на предприятиях к постоянным разбирательствам в коллективах. Краевед Лидия Зеленская в книге о Краматорском машиностроительном заводе цитирует протоколы заседания местного комитета ЛКСМУ: “Когда вступавшая в комсомол Софья Прогорович пришла на заседание бюро в синем платье с беленьким воротничком (как потом оказалось, оно у нее было единственным), член бюро Иван Желдак поинтересовался: “Что это за мещанская девица?” Неприятие внешнего вида девушки у активиста вызвала такая роскошь, как белый воротничок”.
На комсомольца Виктора Порука поступила жалоба от его товарищей. Накануне вечером они видели Виктора возле клуба в костюме с галстуком, что считалось признаком буржуазности. Недоразумение пришлось разъяснять: Порук исполнял роль Ленина в постановке агитбригады и пришел в клуб уже соответственно одетым.
Эти разбирательства проходили в то же время, когда Михаль Семенко с товарищами призывал к воспеванию новой жизни.
А к ней на других фронтах активно приучали даже школьников. Вот воспоминания Тихона Зайцева, жителя села Шульгинка, что на полпути от Луганска до Старобельска. Там в 1929‑м, как и по всей стране, прошла коллективизация. “Помню, как ранней весной классный руководитель водил нас раскулачивать одну семью, в которой было много детей. Пришли мы всем классом, отогнали на колхозный двор скот и гусей. Потом раздели детей, почти все это поделили между собой. Учитель взял себе новые сапоги, женские платки, отрезы”.
КРОВАВАЯ ЖАТВА: Партийный работник Харьковского райкома консультирует товарища на
предмет переаттестации всех коммунистов, которая стартовала 1 июня 1933-го.
Перепроверялись происхождение членов партии, их возможные связи с зарубежьем
и правильность политических взглядов. Фото 1933 года
Из Забоя в застенки
Во время партийной чистки арестовали Григория Баглюка, главреда Літературного Донбасу (так в 1931‑м переименовали Забой), и его заместителя Василия Гайворонского. Агент ОГПУ в редакции сообщал начальству: “На устраиваемых Баглюком литературных вечерах-пьянках [писатели] занимались рассказами контрреволюционных анекдотов, стихов и критикой политики партии”.
Их традиционно для тех лет обвинили в поддержке Льва Троцкого, главного политического конкурента Иосифа Сталина.
Для ареста Баглюка хватило бы одного лишь его Рассказа о подсудимом. Он вышел в 1931‑м под впечатлением о Шахтинском деле. Евсеев — главный герой — три месяца провел в изоляторе, после чего с него сняли обвинения. За что его арестовали, не говорится, но понятно по умолчанию. Баглюк описал чувства невинного человека, попавшего в тюрьму. А сокамерник, ученый-биолог, знакомясь с Евсеевым, оправдывается: “Не смотрите, что я так зарос. Это протест против власти”.
Вскоре подобные конструкции станут вообще немыслимыми для советских литераторов.
Обоих руководителей журнала отправили на поселение в Татарстан. Гайворонскому удалось сбежать и спрятаться где‑то на Кавказе. Во время немецкой оккупации он вернулся в Бахмут, а в конце войны через Западную Германию уехал в США. Он объяснял причину разгрома редакции так: “Избавившись от украинцев, горстка писателей-россиян — Беспощадный, Северов, Чебалин — захватили журнал в свои руки, назвав уже по‑русски: Литературный Донбасс”.
Баглюка расстреляли в 1937 году. А упомянутый Павел Беспощадный, он же Иванов, родом из‑под Смоленска, в предвоенные годы стал главным поэтом региона. Прежде всего за строки:“Донбасс никто не ставил на колени / И никому поставить не дано”.
Последний раз редактировалось Ozzy; 22.07.2024 в 21:33.
-
Месть слепа
В первые же дни после освобождения Чехословакии от нацистов местные жители и власти принялись мстить немцам, живущим в стране, и коллаборантам. Подобное происходило и в других государствах Европы
Олег Шама
Эта нация перестала быть людьми вообще в этой войне, она перестала быть по‑человечески терпимой, и нам представляется, что это просто один великий человеческий монстр. Эта нация должна понести суровое наказание”,— метал громы и молнии Эдуард Бенеш, президент Чехо*словакии, выступая 12 мая 1945 года в ратуше чешского города Брно. Говорил он о немцах.
У ратуши собралась ликующая толпа местных жителей. Выкрикивая имя президента, они вызвали его на балкон, и тот уверил горожан в скором решении немецкого вопроса: “Моя программа — не скрою — мы должны ликвидировать остатки всего немецкого в нашей республике. Для этого понадобится работа всех вас!”
Двумя неделями ранее Брно заняли войска Второго украинского фронта.
В начале апреля в Кошице, первом крупном городе Чехословакии, освобожденном от немцев, Бенеш созвал правительство Народного фронта. Он, как президент, был в изгнании с 1939‑го и теперь вернулся на родину из Лондона через Москву. И заверил Кремль: Чехословакия будет развиваться в “правильном” направлении — в воссоздаваемом правительстве преимущество было за коммунистами.
Бенеш хорошо помнил унижение, которое он пережил в Мюнхене в сентябре 1938‑го. Тогда Невилл Чемберлен, премьер-министр Великобритании, и Эдуард Даладье, президент Франции, передали Германии чешские земли, населенные немцами,— а Бенеша даже не пригласили к обсуждению вопроса. Позже этот эпизод вошел в историю как аннексия Судет. С этого момента Чехословакия начала терять суверенитет, утратив его полностью весной 1939‑го.
Потом уже были испепеленные немцами чешские деревни Лежаки и Лидице — “возмездие” за убитого в июле 1942 года Рейнхарда Гейдриха, фактически управлявшего оккупированной немцами Чехией, и прочие казни мирного населения за помощь подполью.
Все шесть лет немецкой оккупации промышленность и сельское хозяйство чехов работали на Третий рейх, а славянское население страны оккупанты убеждали в неполноценности.
И вот ситуация изменилась с точностью до наоборот.
В каждом освобожденном городе и селе Чехословакии немцев обязали носить белые повязки с буквой N. До войны в стране их было 3,5 млн. К 1945‑му это число сократилось — мужчины либо погибли на фронте, либо были в плену. А потому весь гнев освобожденных славян вылился на стариков, женщин и детей. Их лишили продовольственных карточек, а за немецкую речь на улице безнаказанно избивали.
В первые недели после освобождения Брно женщины-фолькс*дойче получали разнарядку на ночную чистку картофеля для полевых кухонь. Через много лет Эдельтрауд Вюстлер, пережившая то время, вспоминала: продовольственные склады были вблизи от винных погребов, которые с вечера заполняли солдаты, поэтому ночные смены редко обходились без изнасилований.
ЮНЫЙ НЕМЕЦ — ВСЕ РАВНО НЕМЕЦ: Немецкие подростки
разбирают баррикаду под присмотром чехов
Квартирный вопрос
Официально Бенеш оформил высказанный в Брно тезис относительно немцев только в декрете от 2 августа 1945 года.
Впредь все, кто во время оккупации получили гражданство Рейха или Венгрии, лишались права на таковое от Чехословакии. То, что Берлин автоматически выдавал германские паспорта всем немцам на приобретенных землях, в расчет не принималось.
Через полгода — в начале 1946‑го — парламент ратифицировал этот и другие декреты Бенеша.
Но власти Брно, главного города Моравии, готовили выселение немцев уже в конце мая 1945‑го. Многие их семьи еще ранее переместили в лагеря предместья: нужно было освободить жилой фонд города, изрядно сократившийся во время боевых действий.
“Вооруженные криминальные элементы с наступлением темноты постоянно шарили в полупустых домах немцев,— описывал то время Войтех Йестржаб, уроженец Брно.— Эти отряды отправляли партийные секретариаты, которые стихийно возникали едва ли не на каждой улице по благословению свыше. То и дело ночную тишину нарушал грохот передвигаемой или вывозимой мебели. Часто на утро в квартирах то здесь, то там появлялись новые жильцы”.
30 мая началась депортация немцев из Брно. “Мы с мамой пришли домой в девять вечера,— вспоминала Шарлотта Гшвентнер.— Сосед сказал, что нас отправляют в какой‑то лагерь, и нужно взять с собой самое необходимое, так как, по его словам, это всего на пару дней. На улице к маме подошли вооруженные люди и отобрали сберкнижку, деньги и украшения. Мы были настолько уставшими и напуганными, что не смогли сказать ни слова против”.
В полночь колонна перемещенных лиц пешком двинулась на юг в сторону австрийской границы, до которой было 55 км. Брно покинули 27 тыс. человек — чуть больше половины довоенного немецкого населения города. А муниципалитет получил в распоряжение 10 тыс. квартир.
С ВЕЩАМИ И СВАСТИКОЙ — НА ВЫХОД: Изгнание немцев из Праги, фото сделано в мае 1945 года
Путь смерти
В первой половине дня 31 мая авангард колонны добрался до Погоржелиц, что на полпути к границе. Само шествие растянулось на многие километры.
“Солнце жгло немилосердно,— вспоминала участница похода Мария Станка.— Не было ни воды, ни тени для отдыха. Испуганные дети кричали. Некоторые странники падали от бессилия, их поднимали прикладами сопровождавшие солдаты. Тех, кто уже не мог встать, сбрасывали на обочину”.
Территорию у австрийской границы контролировали советские войска. Они не позволили колонне двигаться дальше — всех путников поместили в лагерь у Погоржелиц.
Австрийские власти тоже не испытывали восторга по поводу приема у себя депортированных: у многих из них еще в пути началась дизентерия, а в лагере — и тиф.
Медицинской помощи ждать было неоткуда. Поэтому Вена дала добро на переход границы сначала только своим гражданам и тем, кто состоял в браке с таковыми,— то есть единицам. Тогда пограничники начали пропускать молодых и здоровых репатриантов.
“Мама вынуждена была оставить нас с бабушкой, которая была чешкой, а сама ушла в Австрию,— рассказывала Мария Шримпель, которая тогда была еще ребенком.— Нам пришлось вернуться в Брно, где нас усыновила тетя. Но мы больше не могли разговаривать по‑немецки. А когда выросли, работу смогли найти только в JZD [аналогов советских колхозов]”.
Во время похода и в Погоржелицах от болезней и жестокого обращения погибли, по разным данным, 2–5,5 тыс. немцев.
Уже через пару недель всех, у кого остались родственники-чехи, вернули в Брно. Около тысячи человек, которым идти было некуда, разошлись по приграничным деревням на сезонные работы. Остальным пришлось остаться в лагере.
Выжившие только в 1946 году уехали в Баварию, где их тоже никто не ждал.
ЛАГЕРЬ ДЛЯ БЫВШИХ УСТРОИТЕЛЕЙ ЛАГЕРЕЙ: Немецкие женщины и дети
в Кладенском сборном лагере для представителей "арийской расы", июль 1945 года
Последний раз редактировалось Ozzy; 22.07.2024 в 21:48.
-
Невидимые диверсанты
Пока решалась судьба репатриантов в Погоржелицах, 31 июля на севере Чехии в городке Усти-над-Лабем произошла катастрофа. В 15:30 жителей испугал мощный взрыв, прозвучавший со стороны предместья Красне-Бржезно. Там размещались склады боеприпасов. Взрывы длились почти полчаса. Погибли 27 человек, десятки получили ранения.
Работник городской почты Йиржи Сведек вспоминал о случившемся: “Взрывной волной вынесло большое окно на нашем отделении. Я побежал через дорогу на железнодорожную станцию узнать, что случилось. Там вовсю шумела толпа. А какой‑то бритоголовый мужчина лет 50 что есть силы кричал: “Это дело рук немцев!” Хотя не все понимали, что произошло, многие бросились колотить немцев. Они ведь на рукавах носили повязки с буквой N”.
Многие устинцы-чехи, узнав об истерике на станции, бросились предупреждать соседей-немцев. “На улице я увидела немку и поспешила к ней сказать, чтобы она сняла повязку,— цитирует историк Вацлав Влк воспоминания Марии Б.— Но на моем пути появился большой мужчина. Он схватил немку и швырнул ее в яму неподалеку, после чего сбросил на нее два огромных камня. Подойдя позже к яме, я увидела ее там бездыханной”.
На следующий день в Усти-над-Лабем прибыла правительственная делегация. И уже спустя сутки министр обороны Чехословакии генерал Людвиг Свобода отвечал на вопросы журналистов в холле местного отеля Палас. “Несомненно, это была диверсия нацистских спецслужб,— провозгласил военный.— Что в этом случае делать нам? Примером может послужить Советский Союз. Когда летом 1941‑го несколько десятков парашютистов из Рейха сбросили в районе Саратова, их всех укрыли жители Поволжской немецкой автономии. После этого всех ее жителей вывезли в Сибирь и Среднюю Азию”.
Неизвестно, случалось ли в Поволжье хоть что‑то подобное, но слова генерала звучали весьма убедительно.
После него выступил глава службы национальной без*опасности Бедржих Покорны. Именно он отвечал за организацию пешего похода немцев из Брно.
Теперь Покорны в деталях рассказал об операции диверсантов. Откуда он мог о них знать, если руины были даже не разобраны? Такого вопроса главе спецслужбы тогда никто не задал.
Выступления силовиков широко разошлись в местной прессе и лишь подзадорили всякого рода мародеров.
После взрывов в Усти в регионе убили более 200 немцев. Волна “возмездия” перешла в соседние районы, в итоге погибло до 8 тыс. человек “арийского” происхождения.
К концу 1946 года все выжившие немцы покинули Чехословакию.
ГОРИЗОНТАЛЬНЫЕ КОЛЛАБОРАНТКИ: В освобожденной Франции развернулась настоящая охота
за женщинами (на фото — в центре, остриженные), которые во время оккупации встречались
(или жили) с представителями Третьего рейха
По своим как по чужим
В освобожденной Франции не было слова хуже, чем коллаборант
В первые дни после освобождения европейские страны накрыла волна стихийного возмездия по отношению к настоящим и мнимым коллаборационистам. Во Франции отмщение было наиболее показательным.
Ненависть к немцам возникла здесь еще во времена поражения во Франко-прусской войне 1870–71 годов. Четыре года оккупации лишь усилили это неприятие.
Местная полиция полностью дискредитировала себя, так как с приходом нацистов сотрудничала с ними. А временное правительство освобожденной страны во главе с генералом Шарлем де Голлем занималось вопросами еще длившейся войны.
Поэтому власть на местах взяли в руки участники Сопротивления. Их суд был скор и зачастую несправедлив.
Показательна история одной пары парижан.
26 августа 1944 года вторая бронетанковая дивизия французского генерала Филиппа Леклерка вошла в оставленный немцами Париж. Десятки тысяч жителей города вышли встречать освободителей, хотя в некоторых окраинных районах столицы еще было слышно, как отбивались отступавшие. И солдаты, и любой парижанин в ликующей толпе легко могли стать жертвами снайперов, оставленных нацистами на городских крышах.
Когда колонна танков шла по проспекту Италии, жители одного из домов — супруги Макс и Мадлен Гоа — рассматривали эту процессию из окна в подзорную трубу. Кто‑то внизу принял ее за винтовку. Через несколько минут в квартиру Гоа ворвалась разъяренная толпа. Следов оружия никто не нашел. Однако супругов выволокли на улицу. Макса тотчас бросили под гусеницы одного из проходивших по проспекту танков Шерман.
Мадлен Гоа привели в здание стоматологической клиники Джорджа Истмана, в которой только вчера обосновался народный суд во главе с “капитаном Бернаром”. Это был позывной Рене Сентюка, бойца Сопротивления.
Правда, в Сопротивлении тот состоял всего три месяца: с первых дней оккупации Франции Сентюк за свои коммунистические убеждения попал в тюрьму под Шартром, где и провел почти четыре года, сбежав только в мае 1944‑го.
“Сентюк был чрезвычайно неприветливым человеком, который временами впадал в ярость и действовал безжалостно,— описывает этого человека историк Жан-Марк Берлье.— Он видел своей задачей полное уничтожение всех врагов Сопротивления”.
Когда Мадлен Гоа втолкнули в зал “суда”, тот был переполнен. В разных его углах люди Сентюка проводили дознания. Луи Левендер, депутат Национального совета во время оккупации, тоже должен был предстать перед судом. Он оставил воспоминания о том, как у него на глазах “сопротивленец” допрашивал мадам Гоа. Женщина утверждала, что ни в чем не виновна, а в ответ получала удары дубинкой.
Через три дня Мадлен поставили к стенке во внутреннем дворе стоматологической клиники.
За три недели бойцы Сентюка расстреляли 40 человек по той же процедуре: ни свидетелей, ни адвокатов.
Только к концу сентября 1944 года правительству де Голля удалось обуздать народных мстителей. После определенной чистки в рядах полиции лишь ее служащие имели право проводить аресты. Хотя Сентюк отказывался подчиняться и не отпускал заключенных. Он и его люди покинули здание клиники через две недели после соответствующего приказа.
Повторное расследование дела супругов Гоа подтвердило, что во время оккупации они помогали Сопротивлению и прятали евреев.
И это был далеко не единственный подобный случай.
А в 1955‑м относительно бывшего “капитана Бернара” суд принял постановление: “Госпрокурору не удалось доказать, что преступления, в которых обвинен Рене Сентюк, не были связаны непосредственно с освобождением страны”.
БЕЗ ТОРЖЕСТВЕННЫХ ПРОВОДОВ: Рожденных в Чехословакии граждан Германии
этапируют из лагеря в словацком селе Модраны (фото сделано в мае 1946 года)
Последний раз редактировалось Ozzy; 22.07.2024 в 21:49.
-
Масло и свобода
Национально-освободительный кооператив: 90 лет назад украинское предприятие с
Галичины кормило маслом всю Европу и стало экономическим фундаментом для деятельности УПА
Сергей Шаповал
Среди канадских и американских украинцев послевоенной волны эмиграции до сих пор ходит легенда о том, что в одном из английских банков лежит невостребованной огромная сумма денег, некогда принадлежавшая украинскому кооперативному обществу Маслосоюз. Предприятие работало в Западной Украине — на территории нынешних Львовской, Тернопольской, Волынской, Ровенской и Ивано-Франковской областей в 1920–1930 годах, когда эти земли входили в состав Польши. Маслосоюз объединял более 500 тыс. производителей молока из украинских воеводств, выпускал сотни тонн сливочного масла ежегодно, и занимал долю в 60% от общепольского экспорта этого продукта. Украинское масло продавалось в Германии, Великобритании, Франции, Италии, Голландии, Дании, Чехословакии и даже в Палестине.
Деньги у этого кооперативного предприятия имелись: за 14 лет своего существования Маслосоюз продал продукции на 140 млн злотых. В районе львовского вокзала фирма выстроила целый квартал: офисные здания, холодильные склады и гаражи. В последних Маслосоюз остро нуждался: предприятие одним из первых в тогдашней Польше обзавелось грузовиками.
Но кооператив преуспел не только в производстве: он стал экономической базой для деятельности Украинской повстанческой армии (УПА).
Лишь Вторая мировая война и советская оккупация прервали деятельность этого национального производителя мирового масштаба. И часть его денежных активов действительно исчезла, породив легенду о тайном британском банковском счете.
Чужому научились
История масло-молочного экономического чуда по‑украински началась в 1919 году в Чехословакии. Там, в лагере для интернированных военных, встретились трое бойцов Украинской галицкой армии (УГА), которые воевали за независимость с поляками в 1918–1919 годах, после окончания Первой мировой войны: Андрей Мудрык, Андрей Мидляк и Олекса Лис. Дети крестьян, ставшие солдатами, они решили попробовать свои силы в аграрном бизнесе.
Тогдашнее либеральное правительство Чехословакии во главе с Томашем Масариком не возражало против того, чтобы во время вынужденного безделья интернированные бойцы занимались самообразованием. Власти даже позволили украинцам поступать в местные университеты.
Так, бывшие солдаты УГА взялись за изучение передового европейского опыта в агросфере. Чехословакия для этого отлично подходила: будучи в недавнем прошлом, как и Галичина, частью рассыпавшейся Австро-Венгерской империи, эта страна имела развитое сельское хозяйство.
Мудрык в своих мемуарах вспоминал, как учился молочному делу в чешском Пльзене, сыроварению в Кромержиже на Мораве, а производству брынзы в Ружомбероке — в Словакии.
В 1923‑м трое бывших солдат вернулись на родину — на Галичину. Пришло время применять свои знания на практике.
Но обстановка для начала нового дела тогда была крайне неудачной: Первая мировая и бои с поляками уничтожили и без того слабую экономику края. Новый “хозяин” Западной Украины — Польша — смотрел на экономическую активность украинского крестьянства с неодобрением: политика Варшавы заключалась в усилении польского присутствия на Галичине и Волыни.
Однако трое экс-бойцов УГА все же не опустили рук, взявшись за дело с малого: один из компаньонов возглавил небольшой кооператив на базе нескольких сельских пунктов приема молока в городе Стрые, расположенном в нынешней Львовской области. Он и стал прообразом Маслосоюза.
Один пункт принимал в день сырья столько, что его хватило бы для производства 20 кг масла.
Оценив перспективы, соучредители взяли в кредит $50 на покупку первоначального оборудования для производства. Чтобы привлечь новых поставщиков, лично ходили по селам и агитировали вступать в кооператив.
МАСЛОСОЮЗ И ПОВСТАНЦЫ: Для УПА и ее главнокомандующего
Романа Шухевича (на фото) кооперативы Маслосоюза стали финансовой
и материальной опорой
Результат не заставил себя долго ждать — количество пайщиков увеличилось. А некоторые пункты приема молока уже до конца 1923‑го заметно нарастили обороты, производя по 200–500 кг масла в день.
На этом этапе партнеры ощущали нехватку квалифицированных кадров. И поэтому открыли в Стрые школу, где стали готовить технологов для своего объединения.
В 1926‑м обновленный Маслосоюз, используя благоприятную ценовую конъюнктуру на молочные продукты, начал экспортировать свою продукцию за границу: в Чехословакию и Австрию он поставил первую партию в 48 т масла.
В последующие годы экспорт продолжал расти. Не остановил его даже всемирный экономический кризис. В 1927 году Маслосоюз экспортировал уже 134 т масла, в 1930‑м — 812 т.
В конце 1930‑х годовая прибыль кооператива превышала 15 млн злотых.
Бизнес имеет национальность
Галичину и Волынь в период между двумя войнами раскалывали межнациональные противоречия, и это сказалось на деятельности Маслосоюза. “Чистого” бизнеса тогда практически не существовало: поляки, украинцы, евреи ходили в “свои” магазины, покупали только у своих единоплеменников и у них же брали в долг.
Если поляк начинал сотрудничать с украинцами, или наоборот, то в рамках общины такого “ренегата” ждала как минимум обструкция. Известный польский общественный деятель Яцек Куронь, который вырос во Львове, вспоминал: его мама-полька настолько ценила продукцию Маслосоюза, что ходила покупать ее втайне от соседей за несколько улиц от дома.
Большой урон Маслосоюзу и другим подобным кооперативам нанесли так называемые пацификации: в 1930 году польская армия в рамках политики “умиротворения” проводила “зачистки” украинских сел и уничтожала имущество национальных кооперативов.
Против них поляки применяли “гибридные погромы”, которые по своей организации напоминают нынешние нападения титушек. Так, начиная с 1929 года полиция в больших городах организовывала банды цивильных погромщиков, которые били окна в украинских заведениях, бросали зажигательные бомбы, уничтожали товар и оборудование.
Маслосоюз боролся с погромами тоже гибридно: компания страховала свое имущество в польских банках. И когда полицейские банды разрушали магазины и склады, именно польским банкирам приходилось выплачивать страховые суммы.
ЛЬВІВСЬКА МАЙСТЕРНЯ МАСЛА: Так выглядел один из магазинов Маслосоюза во Львове.
Предприятие одним из первых в тогдашней Польше обзавелось собственным автомобильным транспортом
Последний раз редактировалось Ozzy; 06.08.2024 в 10:44.
Метки этой темы
Ваши права
- Вы не можете создавать новые темы
- Вы не можете отвечать в темах
- Вы не можете прикреплять вложения
- Вы не можете редактировать свои сообщения
-
Правила форума